Великодушнейшая женщина

   Сколько неприятностей доставил 
я вам своим тяжелым характером!..

Из писем Достоевского к М. Д. Исаевой

Щурясь от мартовского солнца, он стоял на дьячковском крыльце и растерянно бормотал:

- Стушевался... начисто стушевался...

В годы петербургской славы он сам придумал это словечко и очень гордился тем, что оно прижилось в литературе.

Но сейчас самое важное заключалось не в литературе, а в том, захочет ли Марья Дмитриевна принять его. Он знал, как чувствительна она к неделикатности, а он не только неделикатность, но и отвратительную грубость допустил.

И все же толочься на крыльце и не входить в дом глупо.

Он сообразил это и решительно двинулся вперед.

Половицы длинного коридора были тщательно выскоблены. Он знал вздорную крикливость дьячихи и старался ступать так, чтобы по возможности не оставалось следов. Но солдатские сапоги предательски отпечатывались на досках. Тогда он махнул на все рукой и с ловкостью петербургского воришки юркнул в сени.

Переход от дневного света к устоявшейся, немного даже промозглой темноте был настолько резок, что он перестал что-нибудь видеть и пошел ощупью.

Именно в этот момент за стеною раздалось звяканье ножниц. Простой и мирный звук заставил его вздрогнуть.

Звук означал, что Марья Дмитриевна занялась портняжничеством и что он явился не вовремя: с гордостью бедных, наиболее уязвимой из всех гордостей, она тщательно скрывала, что ей приходится содержать своим шитьем семью.

Но он уже не мог отступить. Сказав себе, что шелёпами-то его, во всяком случае, не погонят, он собрался с духом и негромко постучался.

В доме все стихло. В следующее мгновенье под быстрыми, легкими шагами скрипнули половицы.

"Это она!" - угадал Достоевский и с остановившимся сердцем стал слушать скрежет задвижки.

Разбухшая от сырости дверь не поддавалась слабым усилиям. Он протянул руку, сразу нащупал скобу и, потянув ее к себе, смущенный, слегка даже испуганный, предстал перед Марьей Дмитриевной.

Она стояла на пороге с куском какой-то ткани в руках.

Внутренняя дверь осталась отворенной, и он сразу увидел, что в комнате все переворошено и что за обеденным столом, заваленным обрезками такой же, как у Марьи Дмитриевны, ткани, сидит оторвавшаяся от шитья тихонькая Полина.

- Не вовремя! - произнес он. - Вижу, что не вовремя...

- Проходите! - сказала Марья Дмитриевна своим милым, слегка надтреснутым голоском.

Он не решался переступить порога и, повторяя: "Не вовремя, не вовремя", с вымученной улыбкой стал объяснять, что, когда дамы принимаются кроить и колдовать, они забывают обо всем на свете и с ненавистью смотрят на гостей.

- Я это с детства знаю! - торопливо и возбужденно говорил он. - Как только покойная матушка, вместе с нянькой Аленой Фроловной обшивавшая всю нашу семью, бралась за свои ножницы и наперстки, мы, дети, должны были примиряться с тем, что на некоторое время совершенно лишались ее внимания. В такие дни в доме решительно все перевертывалось вверх дном и...

- Вы нужны мне, - прервала запинающуюся его речь Марья Дмитриевна. - Я даже хотела посылать за вами. Раздевайтесь и поскорее проходите.

Выговорив все это, она ушла к Полине, а он, ободренный и успокоенный, торопливо снял шинель.

- Садитесь вот сюда! - сказала Марья Дмитриевна, когда он появился из кухни.

Она указала на ветхую кушетку, которая сегодня не была покрыта кашемировой шалью, и подвинулась к нему со своим шитьем.

Только теперь он заметил, что лицо ее искажено легкой судорогой.

"Неужто она при Полине будет мне выговаривать?" - заражаясь ее волненьем, подумал он.

Она немного помолчала и вдруг, отложив в сторону шитье, с какой-то пристрастной строгостью спросила:

- Вы Ордынского знаете?

- Знаю, - ответил он и, не понимая, куда она клонит, не очень решительно добавил: - Я даже бывал у него, он ведь у нас казначеем в батальоне. Личность неприглядная и вечно пьяная.

- Ну и отлично! - торопливо выговорила Марья Дмитриевна. - Стало быть, вы и дочь его знаете?

- У него, кажется, три дочери? - полувопросительно заметил Достоевский.

- Я старшую имею в виду, - сказала Марья Дмитриевна. - Ее зовут Мариной, девочка лет пятнадцати.

- Помню, помню! - встрепенулся Достоевский. - Бледненький, замученный подросток. Личико хорошенькое, а одета в какое-то тряпье, явно с чужого плеча.

- Как вам не стыдно! - укоризненно покачала головой Марья Дмитриевна. - Разве же девочка повинна, что ее одевают в тряпье? Она несчастнейшее создание, и я...

Марья Дмитриевна запнулась и вдруг великолепно и гордо объявила:

- Я решила к себе ее взять.

- Позвольте, позвольте! - удивился Достоевский. - Но как же вы возьмете ее к себе?

- Девочке некуда деваться! Я хочу, чтобы она жила у меня.

- Но ее отец... - начал было Достоевский.

- Ее отец - изверг! - торжественно возвестила Марья Дмитриевна. - Сегодня утром Марина прибежала ко мне... Знаете ли вы, что это чудовище, которое называется отцом, решилось продать ее старому развратнику Федулову?

Достоевский невольно оглянулся. Она поняла его тревогу, посмотрела на перегородку и, улыбаясь, сказала:

- Успокойтесь, Пашеньки там нет! Я отправила его с Александром Иванычем и велела им погулять подольше. Нам с Полиной хочется без помех сшить платьице для нашей несчастной девочки.

- Какое великодушие! - прошептал Достоевский.

Новость растрогала и в то же время ошеломила его.

Как! Не имея верного куска хлеба и крова над головой, она решается оказывать помощь какой-то жалкой девочке? Но кусок хлеба - не все еще. Главное здесь в том состоит, что ей не миновать оскорбительных столкновений с забулдыгой казначеем. Он, чего доброго, примется шантажировать!

Положим, он вполне равнодушен к судьбе своего потомства. Но тут такой представляется случай, что он не захочет упустить. Нет, он замучает ее слезливыми заявлениями о попрании своих родительских чувств...

- Вы не подумали, - осторожно подбирая слова, начал Достоевский, - вы не подумали о том, как отнесется к благороднейшему движению вашего сердца этот старый пьянчужка. Закон на его стороне, он вытребует у вас Марину, и тогда несчастной и ни в чем не повинной девочке...

- Нет, об этом я подумала,- прервала его Марья Дмитриевна. - Потому и собиралась посылать за вами, что хотела посоветоваться.

- Но я не гожусь в советчики! - усмехнулся Достоевский. - Тут надо обращаться к Пошехонову или к Врангелю. Один из них судья, вы это знаете, а другой - стряпчий.

- Пошехонова мне не хотелось бы трогать, - живо подхватила Марья Дмитриевна. - А о Врангеле я первым делом вспомнила и хочу просить вас сходить к нему и узнать, как нам развязаться с Ордынским.

- Иду, немедленно иду, - сказал Достоевский и торопливо поднялся.

Уже стоя в дверях, он вдруг обернулся к Марье Дмитриевне и не без лукавства спросил, куда же она спрятала девочку. Тут тихонькая Полина улыбнулась, а Марья Дмитриевна с чуть приметным вызовом, но очень выразительно ответила, что она и не думала прятать сиротку, а просто послала ее в баню.

- Великодушно и практично! - сказал Достоевский и, рассмеявшись, не смог удержаться от почтительного и в то же время потаенно иронического поклона.