- От болезни умер, - сказал барон и, не замечая как нелепости вопроса, так и наивности объяснения, поспешно добавил: - Из Омска курьер прискакал...
Только теперь произнесенные Врангелем слова вошли в сознание Достоевского.
"Царь умер!.."
И тотчас в ушах прозвенело:
"Подвергнуть смертной казни расстрелянием..."
Это он приказал - царь.
Или нет, это генерал-аудиториат определил.
Да, именно так было прочитано - "определил".
И опять, как тогда, на Семеновском плац-парадном месте, с пустопорожней важностью прозвучал голос чиновника, отчетливо произносящий напыщенные слова: "Государь-император на приговоре собственноручно написать соизволил: быть по сему!"
Или нет: не написать, а начертать.
Да так, "начертать соизволил".
Соизволил и начертал.
Наглумился, натешился, напугал дьявольским спектаклем и затем отменил.
А теперь умереть соизволил.
- Когда это случилось? - тихо, почти шепотом, спросил Достоевский.
- Восемнадцатого февраля. Но точно я не знаю.
Врангель шагнул вперед и торопливо прибавил:
- Одевайтесь! Сейчас пойдем к Демчинскому и узнаем. Он уже виделся с курьером.
Достоевский направился к стене, где на гвоздиках развешана была его одежда. Но тут же остановился, потому что из хозяйской половины - простоволосая, с подоткнутой юбкой - стремительно выскочила Перфильевна.
- Кто умер-то, батюшка? - встревоженно спросила она.
- Царь! - с несвойственной ему краткостью объявил Врангель.
Старуха ахнула и обернулась внутрь комнаты:
- Девки, царь умер!
На хозяйской половине послышалось шлепанье босых ног, и Таня с Марфушей, такие же полуодетые и простоволосые, как и сама Перфильевна, встали за ее спиной.
- Он, вишь, говорит - царь умер!
Старуха кивнула на Врангеля и сразу завсхлипывала, засморкалась.
- Что это ты, бабушка? - удивился Врангель. - Жалеешь царя?
- А как не жалеть?
Перфильевна вытерла сморщенные щеки и пригорюнилась:
- Как не жалеть: царь ведь был, а смерть и его подстигла... Нет, видно, правду говорят: сколько кобылке ни прыгать, а быть в хомуте...
- Как, как ты сказала, бабушка? - с выражением живейшего любопытства воскликнул Врангель.
- А сказала, что как смерть придет, так и царю руки-ноги сведет.
- Нет, ты не то сказала.
Старуха исподлобья глянула на Врангеля и пожевала иссохшим ртом:
- А я уж и запамятовала, батюшка... Слово ить не птица...
Она подтолкнула дочерей, молча глазевших на Врангеля, и ушла, с ожесточением хлопнув дверью.
- Отчего она рассердилась? - удивленно спросил Врангель.
- Вы слишком неосторожно выказали свое любопытство, - тихо сказал Достоевский.
- Ну и что из того? Мне ее выражение показалось любопытным. Вот я и спросил.
- Понимаю, - сказал Достоевский и снял со стены мундир. - Я это понимаю. Но она в вас видит барина. И когда говорит с вами, то об одном только и думает: как бы не вышло беды.
- Какая же тут может выйти беда? - возразил Врангель и легонько пожал плечами. - Меня заинтересовало ее словечко, я хотел запомнить.
"Чтобы немцам написать..." - подумал Достоевский, неприметно усмехаясь над хорошо ему известной слабостью Врангеля - писать в Германию длиннейшие письма, начиненные географическими сведениями и глубокомысленными суждениями о неповторимом своеобразии живущего в Сибири русского простонародья. (В числе заграничных адресатов его был знаменитый Гумбольдт, и Врангель чрезвычайно гордился этим.) "Вот ведь как ему хочется своего Гумбольдта удивить", - решил про себя Достоевский.
Но они не успели выйти, дверь распахнулась, и в комнату ввалился солдат.
- Господин капитан приказали явиться в казарму, - объявил он Достоевскому и, потрогав рыжие усищи, встал, как по команде "вольно". - Велели немедленно... потому как присягу будем принимать.