Исповедь на ветру

        Если б вас не было, я бы,
может быть, одеревенел окончательно...

Из писем Достоевского к М. Д. Исаевой

Раздражена, больна, унижена, - стало быть, человек угла.

До сокровенных глубин, до последней точки изучив этот фантастический тип, он знал, что главное у людей угла - это безудержная мечтательность.

В "Белых ночах", помнится, он определил мечтателя как существо среднего рода. Она не среднего рода, но она мечтатель, - недаром же в исповеди ее беспрестанно слышались знакомые мотивы.

Она начала издалека, почти что с лет младенчества.

Мать она потеряла рано и после ее смерти жила не в родительском доме, как сестры Варя, Лидия и Софья, а у старой тетушки, содержавшей в Харькове частный пансион. Уже это одно, то есть, что отец отдал ее в чужие руки (тетку она впервые увидела, когда приехала с отцом в Харьков), - уж это одно наложило на нее печать глубокую и навсегда неизгладимую. Она так затосковала в разлуке с отцом и сестрами, что заболела чем-то вроде нервной горячки и едва не умерла тогда, а по выздоровлении была вынуждена сызнова учиться ходить.

Тетушка, по счастью, нашла путь к ее сердцу и сделалась ей второй матерью. Тетушкины воспитанницы окружили больную подружку такой искренней и такой ненавязчиво-деликатной нежностью, что она с течением времени перестала тосковать и дичиться и как-то неприметно вошла в беззаботно-веселый и шумный круг девочек.

Обстановка в пансионе была чисто домашняя. Тетушка более озабочивалась образованием воспитанниц, нежели внешностью и отшлифовкой манер, чем особенно отличался другой харьковский пансион, принадлежавший француженке Ларенс. Если у мадам Ларенс каждую пятницу устраивались примерные балы, на которых воспитанницы приобретали светскую утонченность, то тетушка ввела в обычай литературные вечера, где ее девочки музицировали в своей среде и под руководством опытного учителя разбирали лучшие произведения русских писателей, по преимуществу Карамзина, Крылова и Марлинского.

Марлинский особенно нравился девочкам. Он утвердил в пансионе возвышенно-романтический дух, пансионерки бредили Амалат-Беком и гордыми дикарками Кавказа. Но в Харькове не было Амалат-Беков, и наивные девочки, не знающие, куда им направить романтическую мечтательность, поголовно всем классом были влюблены в молоденького протодиакона, преподававшего им закон божий.

Громадный голубоглазый красавец, похожий на античного дискобола из учебника древней истории, протодиакон положительно был обожаем в городе. Харьковские купцы привезли его откуда-то издалека, кажется из Иркутска. Он только что окончил семинарию, и покровители, женив его на дочери мелкого чиновника, добились для своего любимца места протодиакона в кафедральном соборе.

В Харькове не осталось, кажется, ни одного человека, который отнесся бы к протодиакону без восторженного поклонения. Помимо того, что протодиакон был красив, как Аполлон, и скромен, как девушка, он еще обладал голосом, в котором нечеловеческая мощь соединялась с мягкостью необыкновенно-нежного и поистине бархатного тембра. Знатоки утверждали, что если б юноша решился пойти на сцену, он мог бы затмить самого Марио. Но протодиакон довольствовался харьковской славой и скромным местом учителя в частном пансионе. Несмотря на львиную внешность, он был робок и чрезвычайно стыдлив: на уроках закона божьего, когда его бойко обстреливали двадцать пар детских лукавых глаз, бедный наставник краснел и путался, как школьник на экзамене.

Пансионерки раз и навсегда решили, что он похож на архистратига Михаила и звали его Архистратигом. Они ревновали его друг к другу, и... сколько маленьких драм произошло из этой смешной ревности! Она одна была свободна от всеобщей влюбленности. Но когда случилось так, что юный протодиакон скоропостижно умер и девочки мгновенно позабыли прежнего кумира, она от потрясенья опять свалилась в нервной горячке.

Проболела она несколько месяцев, купцы за это время успели привезти из Иркутска нового гиганта, про которого говорили, что он двоюродный брат умершего и что прежний протодиакон на смертном одре указал на него как на своего преемника.

Новый гигант действительно походил на умершего, но лишь издали. Она убедилась в этом, когда по выздоровлении пришла с толпою пансионерок в собор. Сходство ограничивалось только голосом и фигурой, но лицом новый протодиакон ничуть не был похож на своего двоюродного брата.

Это так ее огорчило, что она тут же расплакалась, и тетушка вынуждена была отправить ее домой.

Тетушка опасалась нового приступа горячки, но одно чрезвычайное событие отвлекло болезненное внимание девочки совсем в иную сторону: получилось известие о приезде императора на кампанент¹. Это, естественно, изменило привычный ход жизни не только в каждой семье и в каждом доме, но и в тихом пансионе для девочек. Город принялся за деятельную подготовку к встрече императора. Улицы стали очищаться от мусора и грязи, казенные здания усердно ремонтировались и подкрашивались, в благородном собрании поспешно освежили меблировку. Месяца за два до назначенного срока генерал-губернатор обложил жителей особым налогом и с помощью подрядчиков начал обширные работы по замощенью площадей и улиц.

¹ (Кампанент - сбор конной артиллерии и кавалерии для лагерных занятий.)

Скромный пансион не отставал от города в усердной деятельности подкрашиванья и уборки. Повсюду стоял запах известки и олифы, все было вымыто и вычищено до блеска. На случай посещения пансиона императором учителя и классные дамы без конца репетировали с воспитанницами встречу высочайшей особы.

Это была чистейшая фантазия, потому что император и помыслить не мог о том, чтобы удостоить тетушкин пансион своим посещением.

Он проследовал на смотр войск в Чугуев, а в Харькове остановился только на обратном пути, да и то на самый короткий срок.

Разумеется, он был встречен депутацией почетнейших жителей города. При поднесении хлеба-соли местный купец Рудаков, занимавший пост городского головы, осмелился подать жалобу на генерал-губернатора, который незаконно обложил жителей мостовым налогом. Государь быстро проглядел бумагу и тут же передал ее генерал-губернатору, грозно сказав:

- Рассмотри и распорядись!

По тому, как государь обошелся с депутацией города, всем, даже непосвященным, стал очевиден полный провал дерзкой затеи Рудакова. Никто не ожидал, однако, тех последствий, какие возымела эта затея для самого купца.

Дня через два по отъезде государя город сделался свидетелем ссылки именитого и всеми почитаемого человека, имевшего несчастье навлечь на себя царскую немилость: Рудакова лишили звания городского головы и, под бой барабанов, вывезли из собственного дома для отправки в далекую ссылку.

Это событие на несколько месяцев заняло умы харьковцев: о нем толковали по-всякому и в конце концов пришли к единодушному выводу, что губернатор проявил здесь мстительное пристрастье.

Дело заключалось в том, что минувшей зимой у городского головы вышла с генерал-губернатором размолвка, повод к которой, может быть, невольно для себя, подал один приехавший из Петербурга блистательный кавалергард. Этот молодой человек, сын местного помещика, был выписан в отпуск родителями, намеревавшимися устроить его женитьбу на богатой губернаторской племяннице. Губернатор благосклонно отнесся к матримониальным исканиям кавалергарда. Харьковское общество начало уже готовиться к серии шумных балов и приемов, которыми должна была ознаменоваться намечающаяся свадьба, как вдруг благополучно слаженное дело рухнуло: увидев на одном из домашних вечеров дочь городского головы, кавалергард подчеркнуто усердно стал оказывать ей внимание... Это немедленно сделалось известным и невесте и самому губернатору. Фрапированный дерзостью легкомысленного жениха, губернатор приказал отказать ему от дома. Кавалергард не обнаружил никаких признаков раскаяния, а только заторопился в Петербург и уехал, не закончив отпуска.

Губернатор затаил против Рудакова злобу и при удобном случае не преминул наказать строптивого купца.

Впоследствии говорили, что губернатор не предвидел тех бед, которые были вызваны его мстительным порывом. Но когда его охватило раскаяние, дела нельзя уже было поправить, потому что жена Рудакова скоропостижно умерла, а дочь ушла в монастырь.

В городе нашлись охотники, не поленившиеся съездить в тот монастырь, где укрылась от света несчастная красавица. Они увидели ее в одежде послушницы, и их рассказы долго волновали харьковцев и даже вызывали у слушателей сочувственные слезы.

Больше всего жалели и искренней всего оплакивали несчастную девушку в пансионе тетушки.

Но со временем слезы и здесь иссякли, и роковое событие изгладилось из памяти...