У крепостных ворот

      Я несчастный сумасшедший.
Любовь в таком виде есть болезнь...

Из писем Достоевского

Достоевский нагнал Марью Дмитриевну у крепостных ворот. От быстрого бега у него перехватило дыханье. Он взял ее за руку, и она гамедлила шаг, а когда дошла до каменной арки, то и вовсе остановилась.

Луна, молодая трогательно-тонкая, пришлась справа. Она висела над полуразрушенной аркой, которая одна свидетельствовала о том, что некогда здесь стояла крепость. Теперь от крепостных стен не сохранилось и следа. Арка, с крюков которой давно были сорваны ворота, одиноко высилась на снежном пустыре, насквозь просвистанная ветром.

- Ну, вот и кончился мой праздник! - сказала Марья Дмитриевна и горестно потупилась.

Достоевский прижал локтем колюче бьющееся сердце и с трудом выговорил:

- Оставьте это! Ради бога, оставьте!

- Но мне так грустно, - сказала Марья Дмитриевна, - я так ждала этого дня, и вы видите, что получилось?

- Иного и не могло получиться, - пробормотал Достоевский. - Такие уж здесь люди!

- Такие люди! - повторила Марья Дмитриевна. - Такие люди! Господи, когда же я уеду отсюда?

Она вскинула лицо, белое от лунного света, и он увидел, что на ресницах у нее блестят слезинки.

- Вы скоро уедете! - сказал он и, неожиданно для себя, добавил: - Мы все отсюда уедем.

- Кто это - мы? - спросила Марья Дмитриевна.

- Вы, я, Пашенька...

- Какой вздор! - с досадой сказала Марья Дмитриевна.

- Почему вздор?

- Да потому...

- Потому что я солдат, хотите вы сказать! - закипая гневом, воскликнул он и, не давая ей возможности вставить хотя бы одно слово, начал забрасывать ее торопливыми фразами.

Да, солдат, и к тому же штрафной. Но солдатство скоро кончится. Так, по крайней мере, думает Врангель. И губернатор Спиридонов, у которого он теперь запросто бывает в доме, склоняется к этой же мысли. Влиятельные люди хлопочут за него и в Омске и в Петербурге, стало быть, в скором времени его возвратят к прежней деятельности. Писать ему есть о чем. Если слабенькие статьи¹, какие он писал в прежнее время, охотно были помещаемы в журналах, то теперь, когда он нажил любопытное имя, его станут печатать нарасхват. Материалу и тем у него накопилась бездна, - следовательно...

¹ (Понятие "статья" было тогда обширное. Достоевский иногда называл статьей и очерк, и рассказ, и даже повесть.)

- Вы забыли главное, - устало прервала его Марья Дмитриевна. - У меня муж есть...

- Муж! - повторил он. - Муж!

- Да, муж!

- Но вы не любите Александра Иваныча! - с дикой решимостью выпалил Достоевский.

Марья Дмитриевна опустила голову и провела рукавичкой по каменной стенке ворот, поросшей серебряным инеем.

Движенье было машинальное: она думала и колебалась. Он заметил это и со страхом ждал ее слова.

- Ну, хорошо! - сказала она, медленно подымая голову. - Ну, хорошо! Я не люблю Александра Иваныча. Что из этого следует?

- Но от этого все решается!.. - обрадованно воскликнул он.

Она вскинула рукавичку и властно приказала:

- Молчите, молчите! Из этого ничего не следует!..

"Но я другому отдана"! - язвительно по отношению к себе самому подумал он. - Каким же я, однако, дураком перед ней выставился!"

Мысли его смешались. Он слушал завыванье ветра в гулкой пустоте арки и - потерянно молчал.

- Выслушайте меня! - сказала Марья Дмитриевна.

Голос ее прозвучал так строго, что Достоевский с отчаяньем подумал: "Сейчас последует страшный удар".

Она заметила болезненную гримасу на его лице и принялась успокаивать:

- Не пугайтесь! Я только хочу объяснить, почему получилось так, что когда вы давеча заговорили о Бодиске...

- Не вспоминайте об этом! - взмолился Достоевский.

- Нет, отчего же? - неуступчиво сказала Марья Дмитриевна. - Давеча я рассердилась, но сейчас вижу, что зря рассердилась. Вы не виноваты... это вас Александр Иваныч настроил.

- Я и сам хорош! - смущенно пробормотал Достоевский.

- Да, вы тоже хороши, - безжалостно подтвердила Марья Дмитриевна. - Но у меня есть гордость, вы знаете... Я даже не подумаю оправдываться.

- Это я должен оправдываться! - все так же потерянно сказал Достоевский.

- Нет, вы тоже не должны! - высокомерно возразила Марья Дмитриевна и, с ноткой участия, добавила: - Я очень хорошо знаю, что делается с человеком, когда им овладеет ревность, и не для оправданья, а только чтобы вы не мучили себя понапрасну, совершенно искренне говорю: относительно Бодиски вы ошибаетесь. Я всегда смотрела на него как на веселого и забавного мальчика и хотела им руководить для его же пользы. Нужно иметь пошлую натуру Александра Иваныча... Впрочем, я не об этом собралась говорить с вами, а о том, чтобы вы перестали себя мучить. Я в свое время пережила то, что вы сейчас переживаете, и...

Марья Дмитриевна замялась, немного помедлила, потом обернулась к Достоевскому и с выражением твердой решимости произнесла:

- Я хочу доверить вам одну тайну. Только вы должны дать обещанье, что никогда и ни перед кем даже словечком не обмолвитесь... Обещаете?

Он обещал. Она взяла его под руку и, сказав, что им надо идти, повела его по направлению к дороге, поблескивающей отраженным блеском холодной и тонкой, как льдинка, луны.