Разговор при свечах

  С младшим братом Вашим
Адольфом был очень дружен...

Из писем Достоевского

В сенях в самом деле слышалась возня - и притом настолько бестолковая, что в присутствии Адама нельзя было усомниться. Он так гремел обмерзлыми сапожищами и так неуклюже нашаривал дверную скобу, что Врангель, потеряв терпенье, начал командовать из комнаты:

- Левее, левее!.. Теперь правее! Еще правее... А теперь пониже, болван!

Несчастный Лепорелло справился наконец с дверью и ввалился в комнату.

- Ну что, принес почту? - крикнул с дивана Врангель, подбирая ноги от стелющихся по полу морозных клубов.

- Нет, не принесла, - отозвался слуга, остановясь в проеме внутренней двери.

- Но почту привезли или нет?

- Почту привезла! - с великим равнодушием ответил Адам и привалился спиной к косяку.

- Так почему же ты не принес?

- Экзекутор не дала... Сказала, завтра ступай!

Адам пошире расставил ноги, приготовляясь к объяснению с барином, но Врангель объявил ему болвана и отослал на кухню. Адам повернулся, шагнул в переднюю. Врангель, остановив его, потребовал свечей.

Адам, молча и все еще не снимая шубы, которая, со своим поднятым воротником, делала его в сумерках комнаты похожим на большую летучую мышь, подошел к шкафу и принялся разыскивать свечи. Искал он мучительно долго, а когда нашел, стал с медвежьим упорством пристраивать свечи к подсвечнику. Врангель потерял терпенье и, еще раз сказав болвана, сам зажег свечи.

Адам ушел. Врангель опять остался наедине с Достоевским.

Теперь, когда над столом колыхалось летучее пламя свечей, ему почему-то было неловко от присутствия гостя. Достоевский сидел, глубоко уйдя в кресло и глядя в одну точку напряженным и странно-неподвижным взглядом. Врангель опустился на диван и, чтобы преодолеть томительную неловкость, вяло стал жаловаться на Адама, не сумевшего по чухонской своей глупости вытребовать почту, которую он, Врангель, ждет с таким нетерпеньем.

Главное, он ведь совершенно уверен, что в корреспонденции, доставленной омским курьером, есть письмо к нему, Врангелю. Равно как и газеты. Потому что адрес в Петербург он сообщил ровно десять недель назад, а почта оттуда идет только шесть недель.

Впрочем, "только" здесь не вовсе уместно. Шесть недель - это целая вечность, особливо теперь, когда из дому на протяжении полугода нет ни одной строки.

Ужаснее всего пытка неизвестностью. Судьба Севастополя, быть может, решилась теперь, а мы в полном неведении. Последняя весть, которая сюда дошла, относилась до несчастного Инкерманского сражения. Но Меньшиков должен же был с тех пор предпринять что-нибудь для облегчения участи осажденного Севастополя...

Еще более важен исход переговоров, начатых в Вене послом Горчаковым. Австрия, заняв своими войсками Дунайские княжества, решает сейчас, что ей делать дальше, и от решения ее зависит весь ход войны. В Петербурге, когда он, Врангель, уезжал оттуда, только и разговоров было, что об Австрии да об австрийском министре иностранных дел, о графе Боуле. Большинство склонялось к тому, что Боуль уже сделал выбор и столковался с Англией. Но были и такие мнения, что император Австрии еще не полностью вошел в орбиту Боуля и что его не обольщает приманка Дунайских княжеств, потому что он продолжает опасаться за Ломбардию: на нее давно уже зарится лукавый Наполеон. Так или иначе, но Севастополь...

- В Севастополе поднялась звезда Тотлебена, - сказал Достоевский и задумчиво, как бы для себя одного, добавил: - Ежели это тот самый Тотлебен, с которым я встречался в Инженерном училище, так это было бы очень кстати.

- Почему кстати, Федор Михайлович? - спросил Врангель и с недоумением глянул на гостя.

- Тотлебен был на два класса старше меня, - уклоняясь от прямого ответа, сказал Достоевский. - А с братом его Адольфом я учился в одном классе... Оба они отличные люди.

Достоевский смолк и опять уставился на трепетные язычки свечей.

Почувствовав неловкость своего вопроса, Врангель поднялся и, чтобы скрыть смущение, пошел поторопить Адама с самоваром.

Но он не успел сделать и двух шагов, как за стеной сразу все смолкло и в наступившей тишине зазвенел высокий и удивительно чистый голос:

На серебряной ре-е-ке, 
На-а зла-а"том пе-е-соо-чке...

Прибой хора, потрясая дом, дружно подхватил песню:

До-оо-лго девы мо-о-о-лодой...

...Когда певцы довели песню до конца и за стеной опять послышался смех и разноголосый гомон, Достоевский, все еще глядя на свечу, сказал тихо и как бы про себя:

- Ах, если б это оказался наш Тотлебен... То есть из нашего училища...