3. Репетилов и другие

Вторая часть романа началась появлением князя Валковского у Наташи, его предложением и обещанием через четыре дня вернуться из Москвы, куда зовут его срочные дела, и провести у Наташи весь вечер. И вся вторая часть занята томительным ожиданием субботы, когда собирался приехать князь, его визита, обещанного им откровенного разговора. За эти четыре дня происходит еще множество событий, о которых мы будем говорить позже. Для Ивана Петровича эти четыре дня наполнены до отказа, ему некогда томиться, скучать, он еле успевает поспеть по самым необходимым делам. К тому же он чувствует, что болен, и, превозмогая болезнь, тащит весь груз чужих дел, которые уже взвалил на себя.

Наташа все эти дни - одна, в мучительном ожидании. Иван Петрович рассказывает: "Даже и теперь, когда я вспоминаю о ней, я не иначе представляю ее, как всегда одну, в бедной комнатке, задумчивую, оставленную, ожидающую, с сложенными руками, с опущенными вниз глазами, расхаживающую бесцельно взад и вперед".

Как сюда попало слово "оставленную"? Ведь Наташе сделано официальное предложение стать княгиней, выйти замуж за княжеского сына? Иван Петрович все четыре дня недоумевает: почему Наташа грустна, задумчива, когда ей следует быть оживленной и счастливой?

Наташа ничего не объясняет ему, но признается, что князь Валковский ей "решительно не нравился"... Этот разговор двух людей, понимающих друг друга с полуслова, людей, близких душевно и в то же время не все говорящих вслух, запоминается потому, что слова Наташи говорят одно, а голос, интонации - совсем другое. Иван Петрович и не верит словам, а прислушивается к молчаливому разговору, неслышно идущему между ним и Наташей.

Да, князь не нравится ей, но она тут же старается разубедить и себя, и своего друга: "...если сначала человек не понравился, то уж это почти признак, что он непременно понравится потом".

Достоевский растянул четыре дня, когда Наташа ждала князя Валковского, на шестьдесят пять страниц. Каждый час этих четырех дней известен читателям романа: мы знаем, что происходило с Наташей, Иваном Петровичем, внучкой Смита, отцом и матерью Наташи. Только одного человека мы не видели на протяжении этих длинных четырех дней, хотя и разыскивали его вместе с Иваном Петровичем, - Алешу, официального жениха.

Где же он был? вопрос, который волнует уже не только Наташу и Ивана Петровича, но и нас. И вот мы дождались: в Наташину комнату, где уже ждут Иван Петрович и князь Валковский, приехавший, как и обещал, в субботу, где Наташа уже решилась сказать князю всю горькую правду, понятую ею за мучительные четыре дня, в эту комнату "влетел Алеша". Глагол этот повторяется в следующей главе: "Он именно влетел с каким-то сияющим лицом, радостный, веселый. Видно было, что он весело и счастливо провел эти четыре дня".

Какой резкий контраст между мрачной, измученной Наташей, изболевшимся за нее Иваном Петровичем - и ничего не ведающим счастливцем! Чем же все-таки он так счастлив?

Оказывается, и Алеша прожил эти четыре дня не впустую; для него они тоже чрезвычайно важны: "Вообще я весь переменился в эти четыре дня, совершенно, совершенно переменился и все вам расскажу. Но это впереди..." - торопится Алеша.

Иван Петрович, как и Наташа, видит, что он ни в чем не виноват. "Да и когда, как этот невинный мог бы сделаться виноватым?" восклицает Иван Петрович (курсив Достоевского). Алеша не только нежен и ласков с Наташей, не только наглядеться на нее не может, он даже замечает: "Как будто ты похудела немножко, бледненькая стала какая..."

То, что он говорит, - ужасно. Достоевский заставляет Ивана Петровича не замечать этого. Между тем, кто же сделал жизнь Наташи за эти четыре дня такой, что она и похудела, и побледнела?

Любящая женщина оправдывает Алешу, но чем он сам может оправдаться?

Оказывается, он уже и с Катей спорил, утверждая, что Наташа его простит, и "приехал сюда, разумеется, зная, что... выиграл в споре. Разве такой ангел... может не простить?" Невинный Алеша очень хорошо умеет жить так, как удобнее и приятнее ему: ведь его непременно простят, ведь Наташа - ангел, а если бы она не была ангелом, то за что ее и любить?

Он со своим прямодушием даже не думает скрывать: все эти четыре дня он провел у Кати. Хотел было "залететь к Наташе", но "и тут неудача: Катя немедленно потребовала к себе по важнейшим делам... У нас ведь теперь целые дни скороходы с записками из дома в дом бегают".

Как должна слушать все это Наташа - и о скороходах, которые целыми днями бегают от Алеши к Кате и обратно, и о самой Кате: "это такое совершенство!.. Мы с ней уж теперь на ты... так как мы совершенно сошлись в какие-нибудь пять-шесть часов разговора, то кончили тем, что поклялись друг другу в вечной дружбе и в том, что всю жизнь нашу будем действовать вместе..."

Слушая эти восторженные речи, всякий посторонний человек поймет, что Алеша теперь влюбился в Катю. Наташа понимает это, конечно. Но она слишком знает Алешу и слишком любит его, чтобы поверить, что он ее разлюбил. И действительно, не разлюбил: этот мальчик, привыкший получать все лучшие игрушки сразу, хочет как-то устроить, чтобы ему можно было любить обеих женщин.

Но все-таки - что же такое с ним случилось за эти четыре дня? "Ах, друзья мои! Что я видел, что делал, каких людей узнал!" - восклицает Алеша, и даже Иван Петрович, старающийся не осуждать его, признается: "В самом деле, он был немного смешон: он торопился; слова вылетали у него быстро, часто, без порядка, какой-то стукотней". Вот это последнее слово Достоевского очень важно: когда слова не произносятся, а "вылетают", когда они звучат "стукотней", это опасно.

Несколько лет назад десятиклассники, повторяя классическую литературу, писали сочинение: "Кто самый опасный враг Чацкого?" Почти все считали таким Молчалина, кое-кто - Фамусова, Скалозуба. И только один мальчик написал, что считает опаснейшим, злейшим врагом не только Чацкого, но и всего дела декабристов, - Репетилова. Может быть, и Грибоедов придавал немалое значение этому характеру, который он открыл впервые в русской литературе: казалось бы, пустой болтун - и фамилия-то его в переводе на русский язык звучала бы как Повторялов, - кому он может быть вреден? Однако Репетилов вошел в русскую литературу как один из самых зловещих характеров. Репетилов стремится выглядеть как соратник Чацкого; но все те слова, которые для Чацкого - святыня, для Репетилова - только слова. Он говорит то же самое, что Чацкий, но если Чацкому нестерпимо жить в мире Фамусова и его гостей, то Репетилову очень удобно жить в этом мире и слегка обличать его - на словах, и только. Позднее этот же характер мы увидим у Тургенева - в "Отцах и детях" Базаров столкнется с "нигилистами" Кукшиной и Ситниковым: ведь внешне они как будто такие же, как Базаров, а на самом деле - пародия на него.

Почему я сейчас заговорила о Репетилове и о тех литературных героях, которые продолжили репетиловскую линию? Понять это нетрудно: в "Униженных и оскорбленных" Достоевский впервые коснулся этой проблемы, занявшей впоследствии немалое место в его творчестве; подлинная жизнь и игра в жизнь - один из главных конфликтов романа, и неслучайно именно Алеша Валковский приносит с собой репетиловское начало, именно он - легкомысленный, наивный мальчик принимает на веру пустые слова современных ему Репетиловых.

Вспомним, наконец, как появляется Репетилов у Грибоедова. Вечер у Фамусова кончился, большинство гостей уже разъехалось. Чацкий ждет свою карету и с горечью признается:

Чего я ждал? что думал здесь найти?
Где прелесть эта встреч? участье в ком живое?
  Крик! радость! обнялись! - Пустое...

В эту грустную для Чацкого минуту Репетилов "вбегает с крыльца, при самом входе падает со всех ног и поспешно оправляется".

Тут читателю кажется, что Чацкий наконец дождался друга, нашел в нем "участье... живое". Вот начало монолога Репетилова:

  Тьфу! оплошал. - Ах, мой создатель! 
Дай протереть глаза; откудова? приятель!.. 
  Сердечный друг! Любезный друг! Mon cher!

Это написано задолго до того, как Достоевский нашел формулу: "слова вылетали у него... какой-то стукотней". Но с первого слова Репетилова мы слышим именно пустую "стукотню", после "Тьфу! оплошал" мы уже не верим восклицаниям: "Сердечный друг! Любезный друг!" слова эти пусты, за ними ничего нет, никакого подлинного чувства.

Весь разговор Чацкого с Репетиловым напоминает появление Алеши и его россказни о четырех днях, которые совершенно изменили его жизнь. Без сомнения, Достоевский сознательно напомнил читателям сцену из "Горя от ума", он хотел, чтобы Алеша оказался похожим на Репетилова и людей, знакомством с которыми он хвалится. Рассмотрим оба разговора параллельно.

Репетилов как будто гордится своим ничтожеством: "Мне не под силу, брат, я чувствую, что глуп..." Алеша тоже ругает себя и тоже с гордостью: "А кстати, припоминаю, каким я был глупцом перед тобой... О глупец! Глупец! Ведь ей-богу же, мне хотелось порисоваться, похвастаться..."

Репетилов: "Поздравь меня, теперь с людьми я знаюсь

С умнейшими!!!"

Алеша: "Что я видел, что делал, каких людей узнал!"

Репетилов: "С какими я тебя сведу Людьми!!!.. уж на меня нисколько не похожи, Что за люди, mon cher! Сок умной молодежи!"

Репетилов перечисляет Чацкому членов "секретнейшего союза" и восторгается ими, но обнаруживается, что ему нечего сказать о каждом из этих людей: князь Григорий - "чудак единственный! нас со смеху морит!"; "другой - Воркулов Евдоким; ты не слыхал, как он поет? о! диво!" И этих людей он определил как "сок умной молодежи!" Но вот, наконец:

  Еще у нас два брата, 
Левон и Боринька, чудесные ребята! 
  Об них не знаешь, что сказать...

Достоевский, в свою очередь, знакомит Алешу не с Чацким и даже не с Репетиловым: "...у Кати есть два дальние родственника, какие-то кузены, Левенька и Боренька, один студент, а другой просто молодой человек" - вот они-то и есть та "молодежь свежая", что перевернула Алешину душу. Конечно, сходство имен с героями "Горя от ума" не случайно, Достоевский нарочно назвал так кузенов Кати. Кроме них есть еще "Безмыгин - это знакомый Левеньки и Бореньки и, между нами, голова, и действительно гениальная голова!"

И здесь сразу вспоминается Грибоедов:

Но если гения прикажете назвать: 
  Удушьев Ипполит Маркелыч!!! 
  Ты сочинения его 
  Читал ли что-нибудь? хоть мелочь? 
Прочти, братец, да он не пишет ничего...

Вернемся к Безмыгину. Это одна из тех фамилий, какие удавалось придумывать только Достоевскому; сразу вспоминается целая плеяда диких людей Достоевского: Фердыщенко, Свидригайлов, Лебезятников, Смердяков, капитан Лебядкин... Но ведь и Грибоедов придумал фамилию Удушьева - русская классическая литература и до романов Достоевского изобиловала как будто и не значащими, но характеризующими их носителей фамилиями. У Гоголя были Акакий Акакиевич Башмачкин в "Шинели" и Авксентий Иванович Поприщин в "Записках сумасшедшего", и еще раньше - Иван Федорович Шпонька, и позже - действующие лица "Ревизора" и "Женитьбы", еще позже - Собакевич и Коробочка, не говоря уже о Чичикове, - гоголевские фамилии всегда смешны, но, разобравшись, мы не станем смеяться над Башмачкиным или Поприщиным, а загрустим над ними.

Фамилии Достоевского не смешны, в них слышится ужас перед людьми, их носящими. Вот и Безмыгин - соседство с Левенькой и Боренькой сразу настораживает, а затем, когда мы узнаем, что все новые знакомые Алеши "под руководством Безмыгина, дали себе слово действовать честно и прямо всю жизнь", - не очень как-то верится тому, что проповедует Безмыгин, как бы красиво ни звучали его призывы.

Князь Валковский слушал сына "молча и с какой-то торжествующей иронической улыбкой... Точно он рад был, что сын выказывает себя с такой легкомысленной и даже смешной точки зрения".

Вот, пожалуй, то главное, что сближает Алешу Валковского с Репетиловым: оба они в глубине души знают, что не заслуживают ничьего уважения, что им и самим не за что себя уважать. Между тем очень хочется если не быть, то хотя бы выглядеть достойным человеком, занятым полезной деятельностью. Вот они оба и ищут людей, рядом с которыми можно выглядеть, а не быть.

В "Горе от ума" изображено начало двадцатых годов прошлого века - эпоха возникновения декабризма. Как и всякое значительное явление общественной жизни, декабризм имел своих героев, своих деятелей, своих теоретиков - и свою пену: болтунов, изучивших декабристские слова и повторяющих эти слова без всякого смысла. Таков Репетилов.

Алеша Валковский представляет сознательно смешанную Достоевским эпоху не то конца сороковых, не то начала шестидесятых годов. Сороковые и шестидесятые годы - совсем разные периоды, но оба они вошли в русскую историю как эпохи яркого расцвета общественной мысли. И в эти периоды, оказывается, существуют свои Репетиловы - с ними познакомился Алеша и ужасно себя зауважал, - нет, он не признается, что не понимает разговоров "умных людей", он, наоборот, гордится собой и говорит отцу: "Но теперь уж я не тот, каким ты знал меня несколько дней тому назад. Я другой! Я смело смотрю в глаза всему и всем на свете...

- Ого! - сказал князь насмешливо".

Разумеется, князь посмеялся бы и над более серьезным сторонником новых идей, чем его сын. Но уж сына-то своего он знает хорошо: каким там совсем другим человеком мог стать его Алеша за четыре дня!

Так что же получается: неужели можно найти нечто общее между насмешками Чацкого над Репетиловым и насмешками князя Валковского над сыном? Конечно, нет. Чацкий смеется над тем, что Репетилов умеет только повторять не свои слова, князь смеется над самими идеями, провозглашенными Алешей: "Это все молодежь свежая; все они с пламенной любовью ко всему человечеству... Как они обращаются между собой, как они благородны! Я не видал еще до сих пор таких! Где я бывал до сих пор? Что я видал? На чем я вырос?"

Слушая Алешу, можно поверить, что он встретился, в самом деле, с лучшими молодыми людьми своего времени. Ведь эти люди были: мы знаем имена мальчиков сороковых годов и мальчиков шестидесятых, вошедшие в историю русской общественной и революционной мысли; над ними может смеяться князь Валковский, но они действительно достойны того уважения, которое сразу выказывает Алеша. Как же нам отличить среди нового поколения Репетилова от Чацкого, как не спутать истинное с поддельным?

Для того Достоевский и называет Алешиных новых знакомых именами из "Горя от ума", чтобы мы не ошиблись, не приняли этих пустых болтунов за серьезных людей. Чтобы мы помнили: все они - не Чацкие, но Репетиловы. Репетиловы мешают Чацким, они враждебны им, потому что опошляют их идею, разбалтывают ее любому и каждому, готовы хвалиться своей прогрессивностью, но не готовы пожертвовать ничем ради тех принципов, о которых они умеют только болтать.

Между тем в маленькой комнате Наташи Ихменевой Алеша продолжает хвалиться своими новыми знакомствами и сообщает еще одну интереснейшую новость: Катя, которую еще вчера прочили ему в невесты, говорит, "что когда она войдет в права над своим состоянием, то непременно тотчас же пожертвует миллион на общественную пользу".

Вот этих слов князь Валковский испугался. Мы же знаем: у него были свои планы насчет Катиных миллионов. Князь спрашивает спокойно, как будто и не насмешливо, но смысл его слов - убийственный:

"- И распорядителями этого миллиона, верно, будут Левенька и Боренька и их вся компания?"

Алеша понимает злобу, спрятанную в вопросе отца: "Неправда, неправда; стыдно, отец, так говорить!" - кричит Алеша, но не может не признаться, что вопрос, куда употребить миллион, действительно обсуждался и решили потратить его на общественное просвещение.

Странная компания: нищие студенты, живущие "в пятом этаже, под крышами" - и Катя с ее миллионами. Судя по рассказу Алеши, эта Катя свято верит Левеньке и Бореньке, а в особенности Безмыгину: "Она хочет быть полезна отечеству и всем и принесть на общую пользу свою лепту..."

Алеша восторгается Катей, а нам - сквозь его восторги видна наивная девочка, обладающая огромным богатством, и только этим отличающаяся от всякой другой наивной девочки. Дикие мысли, должно быть, бродят в голове у Ивана Петровича; вот перед ним сидит Наташа, которая тоже была еще недавно наивной девочкой: любовь к Алеше и страдания, принесенные этой любовью, сделали ее мудрее, опытнее, но ведь Катя не виновата, что миллионы ограждают ее от страданий. А в то же время Наташе еще недавно было нечего есть, а Катя планирует пожертвовать миллион на общественное просвещение... Дома у Ивана Петровича лежит больная Елена - Нелли, которая совсем недавно просила милостыню на улицах, чтобы накормить деда; случай спас ее от гибели в доме Бубновой. Невозможно понять глубину социальных противоречий мира, где одна не знает, куда девать миллион, а другая повторяет, как заклятье, что хочет быть бедной, будет всегда бедной, пойдет работать к любому мужику... Чем отличается Катя от Нелли? Да только тем, что ей никогда не приходилось и не придется задумываться о куске хлеба. И за всеми этими судьбами возвышается страшная, бесчеловечная фигура князя Валковского, которому ничего не стоит растоптать Наташу или осчастливить ее, - но нет, вряд ли он выполнит свое обещание осчастливить...

Еще одно сходство возникает между сценой из "Униженных и оскорбленных" и, казалось бы, смешным появлением Репетилова в конце "Горя от ума". Чацкий язвительно издевается над Репетиловым, но, не дослушав его речи о Левоне и Бориньке, скрывается в швейцарскую. А Репетилову, оказывается, все равно, с кем откровенничать: с лестницы спускается Скалозуб. Репетилов и его приглашает немедленно ехать к князю Григорию, пока не замечает, что "Загорецкий заступил место Скалозуба, который покудова уехал". О Загорецком мы знаем, что он "переносить горазд", и действительно, услышав вольные речи Репетилова, он с интересом прислушивается.

Если у кого-нибудь и осталось впечатление после разговора Репетилова с Чацким, что Репетилов - просто безвредный болтун, а после разговора со Скалозубом - что Репетилов глуп, но не опасен, то бессмысленная его болтовня при Загорецком снимает все сомнения: доверять Репетилову опасно, ведь он может сказать что угодно кому угодно, он бы и Загорецкому рассказал про "тайные собранья", если бы только что не рассказывал о них Чацкому. Эти люди опасны именно своей бездумностью, безответственностью, желанием выглядеть либералами.

Но что делает Алеша Валковский? Проведя четыре дня в обществе Левеньки и Бореньки, проникнувшись их идеями, которые он никак не может внятно изложить, он сейчас же пытается приобщить к этим идеям... своего отца, князя Валковского, и начинает разговор об этом в тот самый момент, когда князь обеспокоился его рассказами о Безмыгине и прочих:

"- Что за галиматья! - вскричал князь с беспокойством, - и кто этот Безмыгин? Нет, это так оставить нельзя...

- Чего нельзя оставить? - подхватил Алеша, - слушай, отец, почему я говорю все это теперь, при тебе? Потому что хочу и надеюсь ввести тебя в наш круг. Я дал уже там и за тебя слово..."

Алеша дал слово за отца, что само по себе плохо, и делать этого нельзя, но ведь главное - он, не успев познакомиться с людьми, которые представляются ему благороднейшими и честнейшими, тут же выбалтывает о них человеку из другого лагеря, человеку, который только что сказал: "Нет, это так оставить нельзя..."

Достоевский был приговорен к смертной казни и пережил страшные минуты на эшафоте. Он провел восемь лет на каторге и в солдатчине. А обвинение, предъявленное Достоевскому, было построено на том, что он читал вслух на собрании молодежного кружка письмо Белинского к Гоголю. Он и его друзья были неосторожны, доверились провокатору - и поплатились страхом неминуемой смерти и годами каторги.

В "Униженных и оскорбленных" Алеша из самых лучших побуждений выбалтывает отцу все, что знает о людях, чьими "высокими идеями" он восторгается. Мы уже понимаем, что эти люди - не революционеры, высокие их идеи - только болтовня, но ведь Алеша этого не знает! Он верит отцу, он переполнен наивной мыслью: "А главное, я хочу употребить все средства, чтобы спасти тебя от гибели в твоем обществе, к которому ты так прилепился, и от твоих убеждений".

К счастью, князь Валковский достаточно умен, чтобы понять несерьезность разговоров Левеньки и Бореньки. К тому же ему не выгодно вступать в конфликт с Катей. Если бы не это, он мог бы учесть признания сына и сообщить куда следует о его новых знакомых. Пережив все, что послала ему судьба, Достоевский не мог не думать о других юношах, судьба которых могла повернуться так же - и при этом бессмысленно, не за что-нибудь серьезное могли они пострадать, а вот так, как Алеша Валковский: от беспечной болтовни, безвредной для правительства и никакой решительно пользы не приносящей ни "отечеству", ни "всем".

Князь Валковский почел за благо высмеять сына и не принять всерьез его восторгов. И вот здесь Алеша поворачивается совсем другой стороной: мы начинаем понимать, за что этого мальчика любит Наташа. Да, он смешон, наивен, легкомыслен, он только что на наших глазах едва не погубил своих кумиров, но при этом в нем есть благородство и честность. Услышав смех отца, Алеша обращается к нему с грустью и с "каким-то строгим достоинством": "Если, по твоему мнению, я говорю глупости, вразуми меня, а не смейся надо мною... Ну, пусть я заблуждаюсь, пусть это все неверно, ошибочно, пусть я дурачок, как ты несколько раз называл меня; но если я заблуждаюсь, то искренно, честно; я не потерял своего благородства... Я ведь сказал тебе, что ты и все ваши ничего еще не сказали мне такого же, что направило бы меня, увлекло бы за собой. Опровергни их, скажи мне что-нибудь лучше ихнего, и я пойду за тобой, но не смейся надо мной, потому что это очень огорчает меня".

Алеша - и жертва своего отца и его произведение; добившись полного подчинения сына своей воле, князь может позволить себе смеяться над ним, но он и побаивается сына: увидев Алешин протест, князь "тотчас же переменил тон".

Так что же хотел Достоевский сказать читателям, рассказывая им об Алеше Валковском, вызывающем не только презрение, но и жалость? Прежде всего Федор Михайлович предостерегал от легкомыслия, эгоизма, и бездумности. Логический конец таких, как Алеша, описан в романе "Бесы": прикрываясь одним из самых страшных лозунгов, какие существовали в истории человечества - "цель оправдывает средства", - такие одураченные словами мальчики послушно идут вслед за Петром Верховенским на убийство невинного; они думают, что убивают во имя великой цели, на самом же деле - из гнусных и мелких эгоистических интересов Верховенского.

Мы уже говорили: в "Униженных и оскорбленных" заключены как бы наброски, ростки всех будущих книг Достоевского. Вот и мысли об Алеше Валковском привели в конце концов к решению все того же важнейшего из вопросов: имеет ли право человек распоряжаться чужой жизнью?