Глава IV. Алеша Валковский

1. "Вечное несовершеннолетие"

"...Он был как в исступлении. Я придвинул ей кресла. Она села. Ноги ее подкашивались".

Так - очень характерно для Достоевского - кончается первая часть романа "Униженные и оскорбленные". Характерно, во-первых, для этого романа. И, во-вторых, для всего вообще творчества писателя. "Униженные и оскорбленные" печатались в журнале "Время", издавали его братья Достоевские: Федор и Михаил. В журнальном варианте распределение глав по частям было не такое, какое мы видим сейчас: Достоевский многое изменил в романе, когда готовил его для отдельного издания. Но первая часть и в журнале кончалась, как теперь, в тот же напряженный момент, как говорится, - "на самом интересном месте". Что такое хотел сообщить, "объяснить" Алеша? Как изменится, как повернется теперь судьба героев? Все это читатель должен узнать из следующего номера журнала. Достоевский уже хорошо понял законы журналистского дела - важно было заинтересовать читателя, заставить его запастись терпением и ждать.

Вторая часть начинается словами: "Через минуту мы все смеялись как полуумные". Чему смеялись? Что дало повод для смеха? Алешина "приготовленная важность от наивной гордости владеть такими новостями". Какие же такие новости привез Алеша?

Прежде всего, он делает важное признание: "...я тебя все время обманывал, Наташа, все это время, давным-давно уж обманывал..."

Вот уж что, действительно, неожиданно. Мы столько слышали об Алешином прямодушии, о его естественной, искреннейшей правдивости... Обманывал? Так что же он такое, этот веселый мальчик с чистыми глазами? Неужели даже Иван Петрович ошибся в нем? Наташа сразу разрушает наше недоумение. Алеша-то убежден, что утаил от нее месяц назад полученное суровое письмо отца, где "он прямо и просто - и заметьте себе, таким серьезным тоном, что я даже испугался", - наивно признается Алеша, - приказывал сыну выбросить из головы "все эти" вздоры (то есть любовь к Наташе) и приготовиться жениться на ком укажут. Алеша-то убежден. Но Наташа весело восклицает: "Совсем не утаил... Все рассказал!"

Хорошо это или плохо, что он не умеет, не может ничего скрыть от любимой женщины? А может быть, и надо бы кое-что скрыть: например, свой страх перед отцом. И не только от нее - от себя самого надо скрывать свой страх, только так и можно превратиться в мужчину, перестать быть "вечным несовершеннолетним", вечным подростком. Но Алеша и не знает, что страх перед отцом возможно скрыть и преодолеть. Один раз он уже признался: "...я даже испугался". Теперь снова повторяет: "...такой тон, что я и руки опустил. Никогда отец со мной так не говорил. То есть скорее Лиссабон провалится, чем не сбудется по его желанию; вот какой тон!"

Алеше не стыдно признаваться в страхе перед отцом. Не стыдно обнаруживать свою слабость, хотя он понимает, что должен был проявить твердость. Но - не умеет. И не стыдится этого. Стыд - очень важное для человека чувство, стыд сделать плохое иногда имеет большую силу, чем желание сделать хорошее. Такое желание у Алеши есть: "Я приготовился ему отвечать твердо, ясно, серьезно, да все никак не удавалось". Другому было бы совестно признаться в этом даже самому себе. Алеша признается всем, он такой бесхитростный! И тем не менее в этом его рассказе начинает проглядывать не просто легкомыслие: бесхитростная, нерасчетливая низость.

Конечно, князю Валковскому ничего не стоило перехитрить наивного мальчика. Но - не только перехитрить. Отец просто-напросто купил сына. Он не убеждал его больше: "...напротив, показывал такой вид, как будто уж все дело решено... Со мной же стал такой ласковый, такой милый. Я просто удивлялся". Вместо того чтобы насторожиться, приготовиться противостоять хитроумной тактике отца, - Алеша удивлялся.

А отец не особенно церемонился с ним, и этого Алеша не понял или не хотел понять. "Ангел мой! - восклицает Алеша. - Кончилась теперь наша бедность! Вот, смотри! Все, что уменьшил мне в наказание за эти полгода, все вчера додал; смотрите, сколько..."

Отец рассчитал правильно: взяв деньги, сын не осмелится "против него пойти". Действительно, это было бы безнравственно. Но еще безнравственнее было взять эти деньги. Единственный правильный, мужской выход из положения давным-давно упущен: обвенчаться с Наташей "назавтра" после того, как увез ее из дому, найти возможность зарабатывать деньги самому, чтобы не зависеть от отца, а там уж предоставить дело времени: опомнится отец, увидев, что ничего уже поделать нельзя, "простит" сына и будет помогать ему деньгами - хорошо, не опомнится - обойдемся сами.

На такой выход Алеша не способен. Но сколько может, он пытается остаться честным. Пойти против отца теперь - невозможно: "...будь он зол со мной, а не такой добрый, я бы и не думал ни о чем. Я прямо бы сказал ему, что не хочу, что я уж и сам вырос и стал человеком и теперь - кончено!.. А тут - что я ему скажу?"

Но все-таки он чувствует, что не может, не должен подчиниться отцу, хотя и взял его деньги. Чувствует, что есть долг перед Наташей, - и пытается как-то совместить несовместимые вещи: "...я тотчас же сказал себе: это мой долг; я должен все, все высказать отцу, и стал говорить, и он меня выслушал".

Наконец-то решился! - думаем мы. Наверное, уж решившись, он и в самом деле высказал "все". Но Наташа спрашивает "с беспокойством: Да что же, что именно ты высказал?" - и тут мы узнаем, что беспокоилась она не напрасно:

"- А то, что я не хочу никакой другой невесты, а что у меня есть своя, - это ты. То есть я прямо этого еще до сих пор не высказал, но я его приготовил к этому, а завтра скажу, так уж я решил".

В этих словах - весь Алешин характер. Он все понимает правильно, знает, как нужно поступить, даже непременно собирается так поступить, но - не находит в себе сил совершить то, что нужно. Он ведь и венчаться тоже собирался завтра непременно, а полгода прошло - и ничего не сдвинулось с места.

Необходимые поступки он заменяет словами и этим успокаивает свою совесть. Главное же: он сам был упоен своей речью: "...я говорил горячо, увлекательно. Я сам себе удивлялся".

Один из самых страшных людских пороков - умение убедить самого себя, что поступки, даже если они некрасивые, неблагородные, а может быть, и подлые - это еще ничего, главное: знать про себя, что я - хороший человек, все понимаю правильно. Этим умением Алеша наделен вполне. Более того, он готов и поступки совершать - только не те прямые, необходимые, которых от него требуют долг и честь, а другие поступки - приблизительные, на самом-то деле, неверные, но кажущиеся честными.

Единственного возможного, решительного шага он не совершил. Не осмелился пока заявить отцу, что непременно женится на Наташе. Но чувствовать себя мужчиной так хотелось... И он решился идти по пути, подсказанному отцом: поехать к богатым и знатным покровителям, добиться их расположения, а потом уж, - потом употребить это расположение совсем не так, как хочет отец, - с помощью влиятельных лиц добиться разрешения на свадьбу с Наташей.

Конечно, при этом он не мог не чувствовать в глубине души, что никто из людей, окружающих отца в свете, не станет ему помогать. Но постарался забыть об этом, думать только о ближайшей цели, а там - что еще будет...

Потому отцу и легко обвести Алешу вокруг пальца, что ему нужно только самооправдание: я же сделал то, что мог... Есть большая разница между понятиями: сделать, что можно, и сделать, что нужно. Алеша старается не видеть этой разницы, обмануть себя, считать себя спокойным и честным, поскольку сделал все, что мог.

Что же он сделал? Поехал с отцом к влиятельному графу, который "и отца принял ужасно небрежно: так небрежно, так небрежно, что я даже не понимаю, как он туда ездит. Бедный отец должен перед ним чуть не спину гнуть; я понимаю, что все это для меня, да мне-то ничего не нужно. Я было хотел потом высказать отцу все мои чувства, да удержался. Да и зачем? Убеждений его я не переменю, а только его раздосадую; а ему и без того тяжело".

Оказывается, ему может быть стыдно. Ведь стыдно же за отца, унижающегося перед графом. Но и отца он сразу старается оправдать: "все это для меня..." И себя попутно оправдывает: ничего не сказал, потому что отцу "и без того тяжело".

Князь, как всегда, добился своего: нужный князю человек - полуживая княгиня - пленилась Алешей: "...целует и крестит, - требует, чтоб каждый день я приезжал ее развлекать", а "граф мне руку жмет, глаза у него масленые; а отец, хоть он и добрейший человек... а чуть не плакал от радости, когда мы вдвоем домой приехали; обнимал меня, в откровенности пустился, в какие-то таинственные откровенности, насчет карьеры, связей, денег, браков..."

Еще бы князю Валковскому не радоваться! Еще бы не обнимать сына и не пускаться в откровенности! Ведь он уже наполовину выиграл битву за сына, уже оторвал его от Наташи светскими развлечениями, уже опутал обязательствами по отношению к этим выжившим из ума, но таким важным для положения в свете старикам!

Но то, что Алеша расскажет дальше, будет только подтверждать победу отца: ведь князь успел за последние две недели сблизить сына с девушкой, которую прочит Алеше в невесты. Со всей бесхитростностью, на какую способен, Алеша рассказывает: "...я в эти две недели... очень сошелся с Катей, но до самого сегодняшнего вечера мы ни слова не говорили с ней о будущем, то есть о браке и... ну, о любви".

Последние слова совсем уж поразительны: как можно быть способным на такую жестокость, - ну, сватают человеку невесту, человек этот несамостоятельный, безвольный, он любит другую женщину и связан с ней не только словом, честью своей связан, - рассказывать любимой женщине все, не думая о том, как ранит ее: о предполагаемом браке, это куда бы ни шло; но - о любви! Стало быть, он уже может говорить с невестой о любви! Стало быть, возникла уже и любовь?

Бывает так, чтобы, любя одну женщину, полюбить одновременно другую? Все может быть в человеческой жизни, но ведь облик-то человеческий терять нельзя! Как бы ни сложилось, одного нельзя: терзать, ранить попусту другого человека. Алеша не понимает, что он ранит Наташу. Ему главное: рассказать о своих делах и успехах. Впрочем, что-то он понимает: не случайно запнулся перед тем, как сказать эти слова: "...ну, о любви".

Запнулся, но сказал. Потому что самое главное - не Наташа, которая, конечно, все поймет и простит, а то, как это все интересно сложилось у него: раньше он Катю "не мог понимать, а потому и ничего не разглядел тогда в ней..."

"- Просто ты тогда любил меня больше, - прервала Наташа, - оттого и не разглядел, а теперь..."

Не сдержалась. При всем своем терпении не выдержала муки, причиняемой любимым человеком, выказала всю свою боль. Алеша совершенно ничего не заметил, он другим переполнен, он занят только собой, своими новыми чувствами и впечатлениями: "...ты совершенно ошибаешься и меня оскорбляешь" - так он отбрасывает Наташины слова и скорей, скорей дальше - рассказать о том, что его сегодня волнует: "Ох, если б ты знала Катю! Если б ты знала, что это за нежная, ясная, голубиная душа! Но ты узнаешь; только дослушай меня до конца!.." Он знает, что сказать, что бы понравилось Наташе: Катя - "яркое исключение из всего круга".

Кажется, он уже поражен во всем; кажется, князь преуспел в своем намерении перехитрить сына: Алеша и в свете блистает, и невестой увлечен, ему теперь только и остается, что бросить Наташу и жениться на той, кого предназначил ему отец.

Как бы ни был Алеша наивен и ребячлив, у него остается добрая и честная душа, вот он и поступает совершенно неожиданно - и для нас, и даже для князя. Целый час он рассказывал всякую чепуху, но наконец добрался до главного своего поступка, и трудно теперь отказать ему в решительности: он, действительно, совершил поступок: "...я решился исполнить мое намерение и сегодня вечером исполнил его". Впервые в рассказах Алеши возникают глаголы в совершенном виде: решился, исполнил. Не собирался, намеревался, думал, мечтал, а сделал. "Это: рассказать все Кате, признаться ей во всем, склонить ее на нашу сторону и тогда разом покончить дело..." Вот сколько сразу глаголов в совершенном виде: что сделать? - рассказать, признаться, склонить и покончить...

Наташа страшно обеспокоена Алешиными словами: сама себе в этом не признаваясь, она не верит, что Алеша способен на решительный поступок, на совершенное действие. Но он "собрался с духом - и кончил!., положил воротиться... с решением и воротился с решением!"

Алеша убежден, что довел дело до конца. И в самом деле, он хорошо придумал и выполнил свое решение. Он только не знает, бедный мальчик, где живет и с кем имеет дело. Между прочим, в манере своей обычной болтовни, он сообщает: отец как раз перед тем, как везти сына к невесте, получил какое-то письмо. "Он до того был поражен этим письмом, что говорил сам с собою, восклицал что-то, вне себя ходил по комнате и наконец вдруг захохотал..."

Алеша не задумывается, что это за письмо, да и задумался бы - не понял; Наташа и Иван Петрович тоже не понимают, и тем более мы, читатели, не можем себе представить, какое это письмо так взволновало князя Валковского, поймем мы это не скоро, к концу романа. Но уже сейчас Иван Петрович, единственный из участников этой сцены, - обратил внимание на странное упоминание о письме, и снова вспомнит о нем, и нас заставит вспомнить: было какое-то письмо, поразившее князя. Алеша тем временем с упоением рассказывает, как он сообщил Кате все - "и представь себе, она совершенно ничего не знала из нашей истории, про нас с тобой, Наташа! Если б ты могла видеть, как она была тронута; сначала даже испугалась. Побледнела вся". Алеша все хорошо рассчитал: действительно, честная и не знающая жизни девочка могла, узнав всю правду, помочь ему. Но он другого не замечает: именно добрая, искренняя реакция Кати на его рассказ привлекла его к Кате с такой силой, о какой мог только мечтать князь Валковский. Вот и сейчас, рассказывая обо всем Наташе, он не переставая восхищается Катей: "Какие у ней глаза были в ту минуту! Кажется, вся душа ее перешла в ее взгляд. У ней совсем голубые глаза".

Алеша и другое увидел: "...она ведь тоже любит меня". Этот безответственный мальчик уже чувствует себя в ответе и перед Катей: он за одну-то женщину не может отвечать, долг перед одной не может выполнить, а теперь ему надо решать судьбу двух, выбирать, какую из них сделать счастливой... Он, конечно, не в состоянии сделать этот выбор: "...я бы свел вас обеих вместе, а сам бы стоял возле да любовался на вас".

Иван Петрович давно предвидел такой поворот Алешиных мыслей, когда говорил, что Алеша хотел бы и на той жениться, и эту любить - все вместе. Он как будто и не понимает, что так нельзя, невозможно. Он только одного хочет: чтобы всем было хорошо, все было спокойно, а главное, ему-то можно было бы считать себя честным человеком.

Одну вещь, однако, он говорит очень важную: Катя, оказывается, тоже не любит князя Валковского. Алеша защищал отца, но Катя ему не поверила. Она "говорит, что он хитрый и ищет денег". Выходит, действительно, Катя не только добрая, но честная и умная девушка. Алеша недаром в восторге от нее.

Что же должна понять из всей этой исповеди Наташа? Тем более, что Алеша и о том проболтался, что постоянно сравнивает обеих, иногда одна выходит лучше, иногда другая, но Катю ему тоже жалко, и лучше было бы, если "мы будем все трое любить друг друга...".

Как мог возникнуть этот безумный идеал: "все трое"? А очень просто. Алеша хотел, чтобы ему было легко жить. Единственное разрешение мучительного узла, в который он попал: ничего не разрешать, как-нибудь, не думая, всех свести вместе, чтобы ему-то было хорошо, а что обе женщины будут страдать - этого он не понимает.

"- А тогда и прощай! - проговорила тихо Наташа как будто про себя. Алеша с недоумением посмотрел на нее".

Нет, он ничего не может понять. Разговор зашел в тупик. Если бы он мог продолжиться, то, верно, кончился бы разрывом влюбленных. Но продолжиться он не мог: Достоевский еще и еще усложняет ситуацию, потому что в жизни нет конца сложностям: так и здесь. В эту самую минуту в Наташину квартиру внезапно, в двенадцатом часу ночи, является князь Валковский "своею собственной персоной". Никто из присутствующих не может ждать от него добра: "Наташа побледнела", Алеша смущен, но пытается вести себя как мужчина: "Наташа, не бойся, ты со мной!" - говорит он.

Слова - прекрасные. Но мы уже не верим Алеше - знаем: не умеет он выполнять то, что обещал. Неспокойно за Наташу - с чем явился князь? Почему так неожиданно, в поздний час? Не придумал ли какой-нибудь зловредной хитрости?