Глава I. Старик и его собака

1. Как начинаются книги

"Прошлого года, двадцать второго марта, вечером, со мной случилось престранное происшествие".

Так начинается роман "Униженные и оскорбленные". На то, как начинаются книги, всегда интересно обратить внимание.

У Пушкина часто первая же фраза вводит нас прямо в центр повествования: "Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова". ("Пиковая дама".) А вот как начинается "Гробовщик": "Последние пожитки гробовщика Андриана Прохорова были взвалены на похоронные дроги, и тощая пара в четвертый раз потащилась с Басманной на Никитскую, куда гробовщик переселялся со всем своим домом".

Для многих писателей это умение Пушкина сразу ввести читателя в мир своих героев оставалось недостижимым идеалом: это не каждому удается; есть писатели, для кого естественнее начинать книгу постепенно, медленно вводя в нее читателя, не сразу представляя ему героев.

В "Герое нашего времени" - иные, не пушкинские, но тоже стремительные начала каждой части. Герои Лермонтова - постоянно в движении, и каждая часть романа с того и начинается: герой куда-то едет. Первая повесть - "Бэла": "Я ехал на перекладных из Тифлиса". Вторая повесть - "Максим Максимыч": "Расставшись с Максимом Максимычем, я живо проскакал Терекское и Дарьяльское ущелья, завтракал в Казбеке, чай пил в Ларсе, а к ужину поспел в Владыкавказ". Оба эти "я" не Печорина, но все вокруг Печорина движется, торопится, спешит - и офицер-рассказчик тоже. В следующих трех повестях "я" уже принадлежит Печорину, и он тоже все время едет, непрерывно находится в движении. Вот начало "Тамани": "Тамань - самый скверный городишко изо всех приморских городов России. Я там чуть-чуть не умер с голоду, да еще вдобавок меня хотели утопить. Я приехал на перекладной тележке поздно ночью".

Здесь - сразу все: и необыкновенные приключения, и быстрое движение, и резкий, быстрый тон речи... "Княжна Мери" начинается тем же глаголом "приехал": "Вчера я приехал в Пятигорск, нанял квартиру на краю города..." Только в "Фаталисте" Печорин, казалось бы, никуда не едет и ниоткуда не приезжает, но и там - движение: "Мне как-то раз случилось прожить две недели в казачьей станице..." - опять жизнь не устоявшаяся, переменчивая, укладывающаяся в сжатые сроки...

"Мертвые души" Гоголя начинаются, как ни странно, более похоже на Лермонтова, чем на Пушкина: здесь тоже движение: "В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки..." И это не случайное начало: вся книга - о движении Чичикова по губернии, недаром бричка станет одним из самых запоминающихся предметов в "Мертвых душах", недаром и кончится книга движением, но уже не Чичикова: "Русь, куда ж несешься ты, дай ответ?.."

Но другие, более ранние, чем "Мертвые души", работы Гоголя, объединенные под общим названием "Петербургские повести", начинаются иначе. Здесь мы, как и у Пушкина, сразу попадаем в самый центр того мира, куда поведет нас автор. "Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере, в Петербурге; для него он составляет все". ("Невский проспект".) А вот еще два начала петербургских повестей Гоголя, явно перекликающихся с началом "Униженных и оскорбленных": "Марта 25 числа случилось в Петербурге необыкновенно странное происшествие". Так начинается "Нос". И - очень похоже - "Записки сумасшедшего": "Сегодняшнего дня случилось необыкновенное приключение".

В обеих этих повестях, действительно, произойдут события невероятные, фантастические - они оправдают такое начало. Но разве "Униженные и оскорбленные" - фантастический роман? Разве там будут переписываться собаки и носы станут молиться в Казанском соборе? Нет, ничего подобного не будет. Зачем же тогда Достоевский начинает роман таким точным указанием времени, когда с рассказчиком, от чьего имени ведется повествование, "случилось престранное происшествие"?

Пожалуй, даже указание времени излишне точное: прошлого года, двадцать второго марта, вечером... Когда мы прочтем еще несколько строк, то узнаем, что действие происходит в Петербурге, на Вознесенском проспекте (так назывался до революции проспект Майорова). Но, вчитавшись внимательнее, мы через несколько глав поймем, что точность эта не подлинная, что главного-то мы не узнали: "прошлого года" - ничего не значит; события, описанные в романе, не могли происходить за год перед тем временем, когда Достоевский писал свой роман, - в книге сознательно перепутаны сороковые и шестидесятые годы. Значит, точная дата, открывающая книгу, понадобилась автору только для того, чтобы убедить читателя: все описанное было на самом деле; заставить читателя верить тому, что он прочтет дальше.

Так с первых же слов автор ставит непременное условие, заключает договор с читателем: нужно верить всему, что будет рассказано; как бы странно ни было, на первый взгляд, любое происшествие, - оно могло быть; оно точно отражает ту непривычную, странную действительность, в которой живут герои Достоевского: действительность обостренных, обнаженных чувств.

Между тем, после первой фразы ничего необыкновенного или странного не происходит. Наоборот, Достоевский рассказывает о вещах совершенно обычных, даже скучноватых: "Весь этот день я ходил по городу и искал себе квартиру. Старая была очень сыра, а я тогда уже начинал дурно кашлять. Еще с осени я хотел переехать, а дотянул до весны".

Язык Достоевского в первом абзаце нарочито, подчеркнуто прост, даже и не похож на литературный. Скорее так говорят, а не пишут в романах: "...хотелось квартиру особенную, не от жильцов... хоть одну комнату, но непременно большую, разумеется вместе с тем и как можно дешевую". Тем не менее, сразу после этих, как будто и корявых, слов мы узнаем, что рассказчик - писатель.