Глава двенадцатая

Именно в Твери брак Достоевского потерпел окончательное крушение. Было ли это следствием постепенно накапливавшихся недоразумений и даже вражды? Прекратилась ли та физическая близость, которая, худо ли хорошо ли, всё же существовала еще в Семипалатинске? Или же надо поверить неправдоподобному рассказу дочери Достоевского о том, что Вергунов будто бы последовал за Марьей Димитриевной в Тверь, и измена ее стала очевидной даже для идеализировавшего ее мужа? Скорее всего, Марья Димитриевна призналась, что продолжает любить Вергунова. Но даже если всё было так, как описывает дочь Достоевского, и Марья Димитриевна объявила мужу, что не любит и никогда не любила его, какую цену мог он придавать ее истерическим выкрикам? Он-то хорошо знал, что она - больная и несчастная женщина, на каждом шагу изобретающая новые выдумки, чтоб заглушить свои метания и горечь. Он прекрасно понимал, что она тоже страдает. Самые отношения их были основаны на том, что оба мучили и жалели друг друга. Просветы нежности и сострадания связывали их больше, чем страсть. Странное чувство - смешение боли, милосердия (особенно с его стороны), воспоминаний о прошлом, сожаления о несбывшемся - притягивало их друг к другу. Да кроме того, создалась и привычка, от нее слишком трудно было отказаться. Пять лет Достоевский любил Марью Димитриевну, и он жил с ней третий год. Уже после ее смерти он признавался Врангелю, единственному человеку, знавшему правду о браке Достоевского: "...Несмотря на то, что мы были положительно несчастны вместе, мы не могли перестать любить друг друга: даже чем несчастнее были, тем более привязывались друг к другу" (письмо от 31 марта 1865 года).

Разгадку этой странной связи надо отчасти искать в детских впечатлениях Достоевского: в те годы, когда мать его угасала от чахотки, образовалась в нем бессознательная ассоциация любви и недуга, нежности и страдания, влечения и телесного ущерба. Слияние - по сходству - двух образов, жены и матери, в один, больной и страдающей женщины, являлось одновременно и источником физической преграды по отношению к Марье Димитриевне, и причиной крепкой сердечной любви. Марья Димитриевна сознавала, что болезнь лишила ее прежней привлекательности и мучительно переживала исчезновение физической близости с мужем, но отшатывалась от него, едва он проявлял желание. Она говорила ему, что он только и ждет ее смерти, чтобы отделаться от ненужной обузы, но когда он убеждал ее лечиться, утверждала, что нужна ему лишь как любовница. Она обвиняла его во всех смертных грехах, в измене и обидах, подлинных или выдуманных, нынешних и прошлых, она вспоминала все ошибки последних четырех лет. Больше всего Достоевский любил ее, когда расставался с нею. Достаточно было ему уехать от нее, как он начинал тосковать по ней и жалеть ее самой горячей жалостью. Разлука пробуждала в нем нежное влечение к той, от кого он с облегчением убегал, чтоб хоть немного отдохнуть и отойти. То же было и с ней. Поэтому всегда после разлуки происходили трогательные сцены примирения и попытки новой жизни, а затем, после нескольких дней (а иногда и часов) тишины и гармонии снова споры, ссоры, семейный ад.

В сентябре 1859 года на вопрос Врангеля он отвечает: если спросите обо мне, то, что вам сказать: взял на себя заботы семейные и тяну их. Но я верю, что еще не кончилась моя жизнь и не хочу умирать". Смысл этого признания ясен: от брака не осталось ничего, кроме обязанностей. Его долг - оставаться с женщиной, которая не могла дать ему ни уюта, ни семьи, ни любви. Неудачу своего личного существования он ощущал очень болезненно. В октябре 1859 писал брату: "положение мое здесь тяжелое, скверное, грустное. Сердце высохнет. Кончатся ли когда-нибудь мой бедствия?".

И затем в разных письмах звучит всё тот же мотив: "я вполне один". Это сознание одиночества и есть окончательный приговор его браку. Он ошибся насчет Марьи Димитриевны: она прекрасная и добрая женщина, но таков ее характера, и таковы обстоятельства, что ничего, кроме горя, ему от нее не видать.

Единственной отрадой и спасением было писание, но осенью 1859 и в начале 1860 гг. литературные дела его были далеко не блестящи: "Дядюшкин сон", напечатанный в "Русском Слове", успеха не имел, с "Селом Степанчиковым", который Достоевский называл комическим романом, пришлось долго возиться, прежде чем его приняли, а когда "Отечественные записки" в конце концов напечатали его, критика не обмолвилась о новом произведении ни единым словом. Теперь Достоевский работал над "Униженными и оскорбленными" и "Записками из мертвого дома" и всё переписывался с братом насчет издания собрания сочинений в двух или трех томах - главным образом для улучшения финансов.

Хотя припадков не было, здоровье его попрежнему было шатким, Марья Димитриевна была одержима своей "неподвижной идеей": ей всё мерещилось, что он скоро умрет, и она останется вдвоем с сыном в еще более трудном положении, чем после первого вдовства. Она поэтому заставляет его в письме к государю по самому важному для него вопросу - о разрешении жить в столице - включить просьбу о принятии Паши в гимназию на казенный счет... О "потомственном дворянине двенадцатилетнем Паше Исаеве" пишет он и в других обращениях к различным высокопоставленным особам. Оба ходатайства удовлетворены: Паша помещен в гимназию, а в декабре 1859 года получено, наконец, разрешение на свободное проживание в обеих столицах. Еще до этого Достоевский отправился тайком на один день в Москву, и, по возвращении, так воспламенил жену своими восторженными рассказами, что и она начала строить планы о переселении из Твери. Это был единственный случай, когда она вышла из своего обычного состояния меланхолии, апатии или боязни за мужа: она приходила в ужас от самого ничтожного желудочного недомогания Достоевского, и в то же время едва сознавала, что сама таяла от медленно но неуклонно развивавшейся болезни.

В декабре 1859 г. Достоевский выехал в Петербург, а в начале 1860 к нему присоединилась Марья Димитриевна. Она, однако, не выдержала холодного и гнилого климата столицы, и принуждена была вернуться в Тверь. С этого момента совместная жизнь их нарушена, они лишь изредка имеют подобие общего дома, а чаще всего проживают на разных квартирах, в разных городах. Летом 1862 года Достоевский отправился заграницу, один, а Марья Димитриевна осталась в Петербурге якобы для помощи сыну в подготовке к гимназическому экзамену (Паша оказался "неуспевающим" учеником). Некоторым друзьям Достоевский объяснял, что на поездку заграницу с женой не хватило денег. Перед отъездом он выдал ей доверенность на получение всех причитающихся ему сумм в случае его болезни или смерти. Всякие отговорки и объяснения нужны были, вероятно, для соблюдения приличий - но с 1861 супруги жили врозь не только физически, но и решительно во всём остальном. У Достоевского была его собственная жизнь, к которой Марья Димитриевна не имела никакого отношения. Она чахла и умирала. Он встречался с людьми, издавал журнал и писал: с 1860 по 1862 год он написал свыше ста печатных листов

Заграницу летом 1862 года он ехал с явным чувством радости и свободы. Впервые за долгое время веселые, даже шутливые ноты звучат в его письмах к близким людям.

"Ах, кабы нам вместе, - пишет он Страхову. - Увидим Неаполь, пройдемся по Риму, чего доброго приласкаем молодую венецианку в гондоле (А? Николай Николаевич?). Но... ничего, ничего, молчание, как говорит в этом же самом случае Поприщин".

Ему страстно хотелось побывать в Италии - и хотелось именно теперь, пока были силы, и жар, и поэзия, как писал Полонскому, а не ждать до того времени, когда он отправится на юг с лысой и плешивой головой лечить на солнце застарелый ревматизм.

Он побывал в Берлине, Париже, который очень ему не понравился, проехал по Рейну и Швейцарии, а затем прожил несколько недель во Флоренции и объездил почти всю Италию. Именно в эту поездку начал он играть в рулетку, и эта новая страсть поглотила его целиком.

В сентябре, по возвращении, он нашел Марью Димитриевну в постели. Ей было очень худо. С этого момента она - инвалид, и Достоевский ухаживал за нею, как брат милосердия. Зимой она почти не выходила из своей комнаты и лежала по целым месяцам. Весною 1863 ей стало так плохо, что опасались за ее жизнь, и ей удалось выжить чудом. При первой возможности Достоевский отвез ее во Владимир, где климат был гораздо мягче. В июне он описывал свои невзгоды Тургеневу: "болезнь жены (чахотка), расставание мое с нею (потому), что она, пережив весну, т. е. не умерев в Петербурге, оставила Петербург на лето, а, может быть, и долее, причем я сам ее сопровождал из Петербурга, в котором она не могла более переносить климата".

Но сам Достоевский за нею во Владимир не последовал. Сперва он по горло был занят делами, издательскими и финансовыми, а затем снова уехал заграницу - и на этот раз он был уже в Париже, Италии и Германии не один.

Жену увидал он только в октябре, во Владимире, и тут же принял решение везти ее в Москву: поселиться с нею в Петербурге было невозможно, а оставлять во Владимире тоже невидимому нельзя было. Марья Димитриевна была настолько изнурена лихорадкой и, вообще, находилась в таком критическом состоянии, что даже переезд из Владимира в близкую Москву представлялся затруднительным, почти опасным. "Однако, пишет Достоевский брату, по некоторым крайним обстоятельствам другие причины так настоятельны, что оставаться во Владимире никак нельзя". Каковы были эти причины? Действовали ли тут соображения делового порядка, или же, как всегда у Достоевского, за короткими фразами письма скрывались какие-то сложные жизненные сплетения, какие-то тайные ходы личных отношений и психологических комплексов, которые так и останутся одной из загадок биографии писателя? Неужели во Владимире, как об этом намекает дочь Достоевского, находился Вергунов? А может быть, Марья Димитриевна подозревала мужа в неверности и не хотела с ним расставаться - он же мог выбирать лишь между Москвой и Петербургом, но уж ни в коем случае не хоронить себя в провинциальном Владимире. Или, возможно, что Марья Димитриевна поссорилась с теми родными или знакомыми которые всё это время ходили за нею. И уж во всяком случае, Достоевский считал своим долгом облегчить жене последние месяцы ее жизни. Это было гораздо легче в Москве.

В начале ноября Достоевские обосновались в Москве. Федор Михайлович получил небольшое наследство и был менее стеснен в деньгах, чем обычно. Он проводил дни и ночи за письменным столом, но работа подвигалась плохо: он писал "Игрока" и статьи для журнала "Эпоха". Два припадка прервали его деятельность на несколько дней, но самым большим- препятствием к труду была необходимость ухаживать за женой. Она от болезни стала так раздражительна, что не могла выносить никого, даже сына, приехавшего из Петербурга навестить ее. Впрочем, он был настолько легкомыслен, учился так плохо и делал такие глупости, что сделался совсем несносным подростком.

Достоевский отлично сознавал, что конец близок.

"Жаль мне ее ужасно, - пишет он брату в январе 1864 г., - у Марьи Димитриевны поминутно смерть на уме, грустит и приходит в отчаяние. Такие минуты очень тяжелы для нее. Нервы ее раздражены в высшей степени. Грудь плоха, и иссохла она, как спичка. Ужас! Больно и тяжело смотреть".

Марья Димитриевна умирала мучительно и трудно: ее страдания и настроения, невидимому, носились в памяти романиста, когда он описывал в "Идиоте" агонию Ипполита. Да и все больные, большей частью чахоточные женщины его произведений, сохраняют черты, общие с Марьей Димитриевной.

Уже в феврале стало ясно, что весны Марья Димитриевна не переживет. Достоевский плохо работает, сам болеет, душевно разрывается между умирающей женой и той внутренней драмой новой любви, которая в это время владела им.

Марья Дмитриевна таяла буквально с каждым днем. Достоевский писал 26 марта:

"Марья Димитриевна до того слаба, что А. П. (доктор) не отвечает уже ни за один день. Далее двух недель она низачто не проживет. Постараюсь кончить повесть поскорее, но сам посуди, удачное ли время для писанья?"

А Марья Димитриевна, как это часто бывает с умирающими, уже перестает понимать, что ее положение безнадежно, мечтает уехать в Астрахань к отцу, или в Таганрог, где у Константов был дом, и боится напоминаний о Паше, ибо она заявила, что хочет видеть его только для предсмертного благословенья. И как раз в те дни, когда она предается всяким мечтаниям об отъезде и поправке, Достоевский просит брата приготовить черную одежду для сына Марьи Димитриевны и пишет: "как умрет Марья Димитриевна, я тотчас же пришлю телеграмму". Это приятие совершающегося и спокойное, почти деловое обсуждение неизбежного продолжалось, однако, недолго. В апреле началась длительная и страшная агония Марьи Димитриевны: "мучения мои всяческие теперь так тяжелы, - писал Достоевский 2 апреля, - что я и упоминать не хочу о них. Жена умирает буквально. Каждый день бывает момент, что ждем ее смерти. Страдания ее ужасны и отзываются на мне, потому что... Писать же работа не механическая, и однако ж и я пишу и пишу, по утрам".

14 апреля с Марьей Димитриевной сделался припадок, кровь хлынула горлом и начала заливать грудь. На другой день к вечеру она умерла - умерла тихо, при полной памяти, и всех благословила: "она столько выстрадала, что я не знаю, кто бы мог не примириться с ней". Эти слова письма Достоевского, извещавшего о кончине жены, были обращены к брату Михаилу, которого Марья Димитриевна всегда считала ее "тайным врагом". Он, в свою очередь, очень не любил ее и был уверен, что она загубила жизнь Федора Михайловича.

Через год после смерти жены Достоевский так писал о ней тому, кто не только знал ее, но и был свидетелем первых лет их любви:¹

¹ (В 1865 Достоевский говорил Врангелю о своем несчастном браке: "Будем всегда благодарны за те дни и часы счастья и ласки, которые дала нам любимая женщина. Не следует требовать от нее вечно жить и только думать о вас, это недостойный эгоизм, который надо уметь побороть")

"Существо, любившее меня и которое я любил без меры, жена моя умерла в Москве, куда переехала за год до смерти своей от чахотки. Я переехал вслед за нею, не отходил от ее постели всю зиму 64 года, и 16 апреля прошлого года¹ она скончалась в полной памяти... и, прощаясь, вспомнила и вас. Помяните ее хорошим, добрым воспоминанием. О, друг мой, она любила меня беспредельно, я любил ее тоже без меры, но мы не жили с ней счастливо. Всё расскажу вам при свидании, теперь же скажу только то, что, несмотря на то, что мы были с ней положительно несчастны вместе (по ее странному, мнительному и болезненно фантастическому характеру), мы не могли перестать любить друг друга; даже чем несчастнее были, тем более привязывались друг к другу. Как ни странно это, а это было так. Это была самая честнейшая, самая благороднейшая и великодушнейшая женщина из всех, которых я знал во всю жизнь. Когда она умерла - я хоть мучился, видя весь год, как она умирает, хоть и ценил и мучительно чувствовал, что я хороню с нею, - но никак не мог вообразить, до какой степени стало больно и пусто в моей жизни, когда ее засыпали землею. И вот уж год, а чувство всё то же, не уменьшается".

¹ (Даты Достоевского не совсем точны: Марья Димитриевна переехала в Москву в ноябре 1863 года, а умерла 15 апреля 1864 года.)

Достоевский любил ее за все те чувства, которые она в нем возбудила, за всё то, что он вложил в нее, за всё, что с нею было связано - и за те страдания, которые она ему причинила. Но он любил ее и за ее собственные страдания - тем сложным сплетением человеческой жалости, нежности, сладострастия и того одновременно сыновнего и отцовского чувства близости, которое связывало его с больной и истерической Марьей Димитриевной крепче, чем радость удачного брака. Недаром она напоминала ему его больную мать. В некоторых отношениях были они похожи друг на друга: в обоих легко вспыхивал какой-то огонь исступления, оба не вмещались в обычные рамки спокойствия и привычки, у обоих всё било через край, не знало меры. Но то, что было пламенем гения в Достоевском, у Марьи Димитриевны полыхало болотными огоньками тяжелого недуга.

След от Марьи Димитриевны можно найти во многих произведениях Достоевского. Наташа в "Униженных и оскорбленных", жена Мармеладова в "Преступлении и наказании", отчасти Настасья Филипповна в "Идиоте" и Катерина в "Братьях Карамазовых" - все эти образы женщин с бледными щеками, лихорадочным взором и порывистыми движениями навеяны той, кто был первой и большой любовью писателя.

То, что Достоевский написал и о ней, и о своих переживаниях Врангелю, старому семипалатинскому другу, было, конечно, истинной правдой. Но он не упомянул, что ухаживая за умирающей, он ощущал не одну только муку сострадания и привязанности. Он должен был испытывать и чувство вины, может быть, стыда и угрызений совести, потому что и сердце, и мысли его были разделены, и у изголовья Марьи Димитриевны он мечтал о другой женщине и стремился к ней со всей силой страсти, ревности и желания.